Когда подъезжаешь к Усть-Каменогорску, при взгляде на северо-запад притягивает, манит и завораживает призрачная, как мираж, трехглавая вершина Айиртау[1], в переводе с казахского Гора-трезубец или Вилы-гора. Три дымчатых конуса будто вздыбились ввысь среди холмистой степи Уланского района. Похожую на три гигантские пирамиды, Айиртау в народе еще называют «Три брата» или «Монастыри», и расположена она примерно в 40 километрах от Усть-Каменогорска.
В очередной раз любуясь издали на кажущиеся иллюзорными в синеватой дымке три крутобокие вершины, мне захотелось вновь перечитать очерк Георгия Дмитриевича Гребенщикова «На Аир-Тау»[2], что опубликован в октябрьском номере «Сибирской Жизни» за 1910 год. В нем описывается полное опасности и приключений путешествие в пору его молодости, когда Г. Гребенщиков, как сотрудник этнографического отдела Русского Императорского Географического общества, путешествовал по нашему краю.
Читаешь живописную зарисовку, и невольно появляется непреодолимое желание приблизиться к Айиртау, проехать той же дорогой, которой более 120 лет назад путешествовал Г.Д. Гребенщиков, увидеть трехглавую вблизи, пройтись по местам, где ступала нога будущего писателя, и, возможно, прочувствовать восторг, что испытал он тогда от встречи с удивительным творением природы.
Кстати сказать, Айиртау — это группа гор Калбинского хребта, что расположена в серо-западной его части на левом берегу Иртыша в Уланском районе; высота вершины 1003 метра над уровнем моря. «Горы Калбы напоминают приподнятую глыбу с волнистой поверхностью и расчлененными сводами», — пишет в комментариях к книге «Алтай Казахстанский» писатель-натуралист Б.В. Щербаков.
И вот в одно прекрасное утро на исходе лета, вооружившись видеокамерой и фотоаппаратом, мы отправились в путешествие, чтобы увидеть своими глазами то, что вдохновило Гребенщикова на столь захватывающее произведение.
Конечно же, наше путешествие существенно отличалось от поездки Гребенщикова и его спутников. Мы домчались туда менее чем за 1 час на комфортабельной машине (не на паре лошадей); и погода выдалась чудесная (не проливной дождь, что сопровождал путешественников на протяжении всего пути). Однако от благ цивилизации, мы, думается, много не выиграли, а, скорее, потеряли, ибо неспешно лицезреть красоты скромной степи, насладиться ароматами степных трав, испытать атмосферу таинственности, сидя под брезентом под шорох дождя, — не позволяют, а в какой-то степени даже обделяют, достижения цивилизации. Да и любовались мы Айиртау, стоя у подножия, глядя на вершину снизу-вверх, и не имея возможности окинуть взглядом с высоты птичьего полета красоты окружающего сказочного пейзажа.
И все-таки… Давайте вместе с писателем и его спутниками совершим это путешествие в удивительный край невероятно красивых гор, степных и горных озер. А помогут нам в этом, собранные воедино снимки, запечатлевшие Айиртау в разное время: в 1928, 1929, 1932, 1985, 2014 годах, и, конечно же, отрывки зарисовок Гребенщикова: «На Аир-Тау», «Пошатнулась гора Аиртау[3]», «В подземном стане Чингисхана».
Итак, мы в пути, а по дороге, как путеводитель, читаем очерк Гребенщикова. Что же он видел по направлению к Айиртау более 120 лет назад?
У Гребенщикова: «…Когда вы едете на Усть-Каменогорск Семипалатинским трактом, то еще за сто верст на юго-восток видите три темно-голубых конуса, похожие на три обернутые в синюю бумагу сахарные головы, одна из которых с обломанной верхушкой. Среди спокойных, слегка всколыхнутых легкими холмами степей, конусы Аир-Тау кажутся тремя поставленными в ряд египетскими пирамидами, одна из которых разрушена временем, и поэтому невольно отдаленный десятками верст ровный горизонт пустынных киргизских степей, увенчанный темно-синими конусами, создает красивое поэтическое настроение».
Попутчиками Гребенщикова были его приятели-усть-каменогорцы, двоюродные братья Константин и Михаил Горшковы: художник и инженер-самоучка, — племянники известного в Усть-Каменогорске владельца кожевенного завода. «…Сговорившись с ними, — продолжает Гребенщиков, — …в один из роскошных июньских вечеров на паре лошадей выехали за Иртыш, чтобы, поохотившись, переночевать в степи и на завтра двинуться на Аир-Тау. Еще до солнышка мы переправились за Иртыш и мимо грязной заречной деревушки Меновное, по гладкой щетинистой равнине, постепенно поднимающейся от Иртыша на юг …, поднялись на высокий хребет и вблизи небольшого ручейка остановились на ночлег».
С высоты хребта Гребенщиков «…невольно предался поэтическому созерцанию». Перед ним расстилался Усть-Каменогорск, «…утопающий в зелени, с юго-востока огражденный высокими зелеными горами, с юга прижатый Иртышем, с запада обнятый красавицей Ульбой, казался отсюда не созданным естественно, а нарисованным прихотливым фантазером-художником. …И все это вскоре медленно и нежно заволокли тихие, музыкально-мечтательные летние сумерки, под флером которых, потерявшие окраску вечерней зари, облака потемнели, нахмурились и придвинулись ближе…»
Несколько менее поэтичная картина предстала перед нами. С высоты, возможно, той же горы, на правом берегу Иртыша сквозь пелену дымившихся труб, едва просматривался Усть-Каменогорск. Возвышались многоэтажки набережной Иртыша, широко раскинулось и пестрело крышами на левобережье Меновное, справа под ногами блестела алма-атинская трасса.
Однако Гребенщикова и его спутников в дороге ждали настоящие испытания: пошел проливной дождь, потушил костер, размочил все съестные припасы, и продержал путешественников в укрытии до утра. На рассвете, «…отчаянно хохоча, все мы еще более отчаянно ругаясь и кое-как попитавшись, наперекор судьбе вылезли из-под брезента, заложили лошадей, под проливным дождем поехали в направлении Аир-Тау…, совершенно не допуская мысли о возвращении домой.
Лошади еле тащили по грязной дороге тяжелый экипаж. Нас поливал холодный, ползущий по спине и груди дождь, а мы, ругаясь и смеясь, ехали на Аир-Тау, сгорая нешуточным желанием увидеть ближе его сказочно-причудливые конусы, которые так очаровывают мечтательные взоры за сотни верст вокруг».
Удивительное дело: когда приближаешься к Айиртау, в какой-то момент она совершенно меняет свой облик и, глядя на конусные вершины соседних гор, начинаешь сомневаться: тот ли это «трезубец»? Вблизи трехглавая вершина, при взгляде на нее снизу, выглядит совсем по-иному. Обогнув Айиртау вдоль простиравшегося под ней озера, и, убедившись в ее реальности, мы, наконец, имели возможность любоваться вершиной, глядя на нее с подножия.
Вот и наши герои, подъехав к Айиртау, были в недоумении: «…Мы думали, что потеряли ее среди многочисленных окрестных конусов, кружа возле которых, мы утратили тот рельеф Аир-Тау, который рисовался нам за десятки верст.
— Что делать?
— Если ночевать, то завтра мы без хлеба не сможем отыскать и подняться на Аир-Тау!..
— А если ехать обратно, то, во-первых, не повезут и без того измученные лошади, к тому же близится ночь, а во-вторых, быть у подножия Аир-Тау и не найти ее – это же до жалости юмористично!..»
Конечно же, путешественники решили штурмовать гору. Они долго поднимались на один из холмов, ведя за собой лошадей, и «…когда взобрались, …то за двумя высокими гривами, разделенными глубокими оврагами, увидели пятнистую светло-серую и совершенно отвесную каменную стену, верх и бока которой сплошь укутаны облаками.
— Это Аир-Тау и есть! – крикнул я».
Между тем приближалась ночь, непрерывно моросил дождь, облака укрыли Айиртау тучами. Взобравшись на ближайшую вершину, Гребенщиков увидел в устье, отделявшее путников от глубокого ущелья, «…похожий на груду свалившихся под гору камней, киргизский кыстау (зимовка)».
Путешественники заночевали в зимнем стойбище, а дождливым утром «…тронулись к подножию Аир-Тау и видели, как в пролеты между конусов быстро поползли белые снежные облака и, обвиваясь вокруг вершины, увенчивали величественную Аир-Тау пышной, живой чалмою».
Нам тоже посчастливилось найти в районе Айиртау развалины кыстау, побродить меж разрушенных стен, осыпавшихся, заросших пожухлой травой, камней. Возможно, она была построена несколько позже, но как бы хотелось верить, что та самая!
Стоя у подножия Аиртау, изнывая от жары, читаем вслух очерк Гребенщикова и пытаемся представить все, что видели путешественники, покорявшие почти вертикальную вершину, и что происходило с ними в разыгравшуюся стихию. Вот перед ними нависла «…круглая скала, состоящая из широкой стопы тонко наслоившихся красноватых плит», и Михаил «ехидно предлагает:
— Господа, блин! Пожалуйте откушать!»
А вот путешественники поднимаются, ускоряя шаги, «по все более крутеющему склону горы, совершенно потеряв из виду ее конусы».
Они уже высоко, не идут, а ползут, «…хватаясь руками за кустарники и камни… Но не только до вершины, но и до седла горы еще чудовищно далеко… Опять идем, опять ползем, молча, тяжело дышим… Скоро будет седло между двух самых высоких конусов… Идем все выше, все выше! Горизонты все раздвигаются и растут, и нависшие над ними тучи совсем приникли к ним».
Живописно, сочными словесными красками описывает Гребенщиков дальнейшее, полное опасности, путешествие, и кажется, что мы следуем за ними, туда, где «… могучие водруженные пики гордо воткнулись в синеву неба и спокойно с тысячелетней угрюмостью смотрят на беспредельно раскинувшиеся дали… Седло недалеко, в нем гудят стремительно несущиеся облака. Снова обрушивается, бьющий по лицу, крупный дождь, а ветер пригибает кусты и пронизывает насквозь промокшие тела… И жалобно плачут израненной грудью серые, дряхлые, обреченные на вечную неподвижность, скалы… Жутко, холодно, мокро!»
Столь возвышенное описание восхитительного зрелища завораживает, представляется нереальным: «О, что это за дивное ощущение – быть над тучами и смотреть сверху вниз на их освещенные солнцем белые крылья!.. …Отсюда можно только молиться солнцу и природе и благословлять жизнь!.. Здесь нельзя говорить, здесь можно лишь благоговейно безмолвствовать или, музыкально-застывши в бестрепетную позу, декламировать…»
И, верилось, что именно к нам обращался писатель в своей декламации: «…Ты, далекий измученный городом, приниженный суетою и возненавидевший жизнь, брат мой, не видевший спокойных далей с головокружительной высоты, держащей тебя выше туч, трудных препятствий и фальшивых предметов. Приди сюда, чтобы взглянуть, как замрут под твоими ногами несущиеся однообразные долины. Вот взгляни, и ты поймешь, каково среди серых хмурых дней и туч, увидеть беспредельное никем не омрачаемое небо и безграничное море солнечного света!.. Поднимись же уставший брат выше сумерек, поднимись на высоту, и ты увидишь, как необъятна, как священна, как божественна жизнь!..»
Что же теперь мы могли наблюдать у подножия Айиртау? К счастью, кажется, с тех пор ничего особенно не изменилось в ее окрестностях, разве что построена небольшая база отдыха у соседствующего с горой живописного озера Айир. Вокруг него под самодельными навесами стояли машины, купались и загорали люди. И никто, кажется, не помышлял взглянуть на окружающую степь и холмы с высоты птичьего полета! И никто не пытался подняться на нее, чтобы испытать восторг, подобный чувствам писателя и его спутников.
По возвращению, перечитываю другие очерки Гребенщикова, в надежде, а вдруг да встретятся какие-то сведения о его приятелях и спутниках братьях Горшковых? Кто они? Как сложились их судьбы? Безусловно, это были люди, близкие Гребенщикову по духу, эрудированные, остроумные, любознательные. Думается, их дружба многое объясняет: как говорится, скажи мне, кто твой друг…
И материалы нашлись-таки. Гребенщиков оставил бесценные свидетельства о своих друзьях. О непростых судьбах двоюродных братьев мы узнаем в зарисовке «В подземном стане Чингисхана», впервые опубликованной в газете «Сибирская жизнь» от 20 июля 1911 года. Их дальнейшие судьбы «всплыли» и в очерке «Пошатнулась гора Аиртау», опубликованном в газете «Русская жизнь» в 1951 году от 29 апреля, а также в очерке «Один из могикан Сибири», написанном в 1940 году в США.
Итак, однажды, уже в США, перебирая бумаги, Георгий Дмитриевич случайно нашел в своих записях, примерно «от зимы 1938 года», сведения «…о большой дружбе, которую мы так легко теряем», — о дружбе с братьями Горшковыми, об их совместных путешествиях по нашему краю.
В очерке «Пошатнулась гора Аиртау» он вспомнил радостную встречу с Михаилом Горшковым в Петербургской гостинице в самом начале Первой мировой войны. «Я приехал в Петербург из Пскова на короткое время и в своей гостинице увидел бегущего вверх по лестнице богатыря в волчьей шубе.
— Егорушка! — Голос у него — высокий баритон, часто опускающийся в октаву, усы соломенные, брови льняные, белесые, лицо круглое, всегда веселое…» [2,401].
И земляк радостно поведал Гребенщикову новость о том, как только что на полигоне испытывали его винтовку, и, показав на толстую железную пластинку, пробитую пулей из его винтовки, радостно добавил: «Это почти на пол версты расстояния. Если продам это изобретение, то после войны (предполагалось, что война вот-вот кончится) мы с тобою на Алтае, знаешь, на Аиртау мраморный дворец построим!». Еще в Усть-Каменогорске Михаил Горшков всегда что-то конструировал. «Упорный, живой, веселый, с энергией невероятной», он изобрел какую-то «особую машину дробить дуб для кожевенного завода его дяди в Усть-Каменогорске…». Гребенщиков вспоминал, что «…часто видел, как он приковывал части к ужасному какому-то колесу из стали и железа. И дробилку свою при мне пустил в ход» [2,401].
Но на Алтае друзьям не суждено было встретиться. И жизнь на родине теперь вспоминалась Гребенщикову сказкой! К сожалению, оба после революции вынуждены были жить на чужбине. Михаил Горшков — в Харбине, где «…ждали его ужасные потрясения»: смерть от чахотки старшей дочери, талантливой танцовщицы Ниночки. Потом расставание с дочерью Антониной, вышедшей замуж «…за молодого Присадского в Сиэтле»[4] и уехавшей в Америку.
Далеко вне родины Гребенщикову и Горшкову оставалось лишь вспоминать их поездки «в киргизские аулы, на большие степные празднества, где тысячи киргизов-всадников состязались на зеленых просторах …джайляу, где мы пили изумительное молоко от верблюдиц — белое, как снег, и густое, как сливки. Наши поиски древних золотых рудников, раскопанных еще посланцами царя Соломона и тысячи лет потерянные, те самые раскопки, в лабиринтах которых я пережил минуту смерти» [2, 401-402].
В том же очерке Гребенщиков вновь вспоминает, как они штурмовали «…три конусообразных зубца» Айиртау, «…которые были так круты и недоступны, что только отчаянная молодость могла толкнуть нас на них взбираться, да смелое руководство Миши Горшкова. Я помню, когда надо было взбираться на последнюю вершину, где гранит был гладок, как стекло, отшлифованный тысячелетними ветрами и дождями, где не за что было зацепиться ни ногами, ни руками и где нельзя было ни на секунду задержаться, ибо падение было неминуемо, — я видел и чуял, как вся гора пошатнулась и пошла вниз… Оказалось, что облако ползло в ущелье между зубцами снизу-вверх и так быстро, что гора подо мною показалась падающей вниз…» [2,402].
«Богатырь он был, Миша Горшков, инженер, все время что-то изобретавший. Даже теперь в Чураевке хранится его новая дальнобойная винтовка, задача которой — прошибить броню крейсеров и дредноутов» [2,402], — рассказывает Гребенщиков в том же очерке.
Изобретение Михаила Горшкова было запатентовано, «но двинуть это изобретение, — пишет Гребенщиков, — оказалось делом более чем трудным» [2, 402].
Вспоминал Георгий Дмитриевич Михаила Горшкова и в другом очерке — «В подземном стане Чингисхана»: «…Миша Горшков был реалист во всем, кроме поэзии, которую он обожал, и сам писал неплохие стихи». Однако, в одной из эмигрантских газет было напечатано «только три строчечки о скончавшемся в Харбине Михаиле Георгиевиче Горшкове…» [2, 402].
«Не могу примириться с потерей друга моей юности, совсем еще не старого человека Михаила Георгиевича Горшкова, сибиряка, изобретателя, инженера-самоучки, чуткого поэта, какими так была богата Страна снегов, — продолжает Гребенщиков в очерке «Один из могикан Сибири. Памяти Б.А. Швецова»[5]. — …Умер он после больших душевных потрясений в Харбине, я узнал об этом случайно из письма о. А. Присадского с Аляски…» [1,356-357].
Возможно, судьбой М.Г. Горшкова и его изобретениями интересовался Николай Герасимович Володченко — генерал-лейтенант от кавалерии, генерал-майор Заамурского военного округа, участник Русско-японской, Первой мировой войн, главнокомандующий Юго-Западным фронтом (до июля 1917), участник Гражданской войны в России. Согласно сведениям Интернета и «Книги памяти» Хабаровского края, Володченко жил в Харбине, работал начальником внутренней охраны полиции КВЖД.
Он писал биографические очерки о генералах царской армии: А.М. Крымове, А.В. Сычевском, Е.М. Мартынове, русском после в Китае Д.Д. Покотилове, а также русском изобретателе М.Г. Горшкове (1938). Вероятно, о герое очерков Гребенщикова и идет речь, потому что в это же время М.Г. Горшков, как и Володченко, жил в Харбине.
В сентябре 1945 Н.Г. Володченко был арестован органами «СМЕРШ» по обвинению в антисоветской деятельности. Дело прекращено в связи со смертью обвиняемого. В ноябре 1999 года Н.Г. Володченко был реабилитирован.
О дружбе Гребенщикова с двоюродными братьями Горшковыми и
родной сестрой Константина Горшкова— Валентиной Андреевной, пишет в своих воспоминаниях и Елена Дмитриевна Панкратьева, дочь известного в Усть-Каменогорске садовода — Д.Г. Панкратьева. В своем дневнике 8 февраля 1964 года она пишет, как, со слов Горшковой В.А., Гребенщиков и Горшковы путешествовали в горы в районе Риддера. «…К Горшковым он, Гребенщиков, относился с большой симпатией, хотя бы, судя по письмам к отцу, в которых он каждый раз просит передать поклон «милым Горшковым» [5, 26].
Елена Дмитриевна вспоминает, как «…в одно лето (видимо, 1913 г.) Гребенщиков во время своего приезда в У-К [Усть-Каменогорск — Т.О.] …останавливался у Горшковых. Фотография, на которой он сфотографирован сидящим на тележке за кучера, а седоками — Вал. Ан. и мальчик. В это же лето Вал. Андр. и ее родной брат Константин и двоюродный (не помню имени) брат [Михаил — О.Т.], Г. Дм. Гребенщиков и еще кто-то — 1 или 2 молодых человека, совершили подъем на горы возле Риддера» [5, 26].
К сожалению, совсем немного нам известно о приятеле Гребенщикова — Константине Андреевиче Горшкове. По характеристике Гребенщикова, он «был идеалистом во всем». Константин, «…не очень преуспевая в науках, занялся художеством. (В моей переводной книжке с польского — «Киргиз» — он оставил от этого путешествия ряд этнографических рисунков.) Он был тощ, высок, женственно хрупок в характере и в мечтах» [2, 406].
К сожалению, дальнейшая судьба К.А. Горшкова нам неизвестна. Но, еще не вечер… Будем работать, ибо неординарные, талантливые люди, о ком с благодарностью и восторгом не раз вспоминал в изгнании Г.Д. Гребенщиков, и о ком, хотелось бы, чтобы знали их земляки, оставили свой, заметный след в истории и культуре Усть-Каменогорска.
Литература:
- Гребенщиков Г.Д. Собрание соч. в 6-ти томах, т. 5. Барнаул, 2013 г.
- Гребенщиков Г.Д. Собрание соч. в 6-ти томах, т. 6. Барнаул, 2013 г.
- Книга Памяти Хабаровского края. Материалы Интернета.
- Географическая энциклопедия Восточного Казахстана. Усть- Каменогорск, 2014 г.
- Дневник Е.Д. Панкратьевой. ВКОМ нв21-121006. Подлинник хранится в Государственном архиве ВКО.
- https://pamyat-naroda.ru/heroes/podvig-chelovek_nagrazhdenie50753753/
[1] В разных источниках название вершины пишется по-разному. В «Географической энциклопедии Восточного Казахстана», вершина записана как «Айиртау». Усть-Каменогорск, 2014 г. с.66.
[2] Название вершины в очерке Гребенщикова «На Аир-Тау» пишется через дефис.
[3] В зарисовке 1951 года название массива пишется в одно слово.
[4] Александр Михайлович Присадский (1881-1961) — уроженец Пермской губернии, окончивший в 1901 г. Пермскую духовную семинарию. Муж дочери М.Г. Горшкова.
[5] Б.А. Швецов (1873-1939), один из династии чайных торговцев, родился в г. Кяхта, в Забайкалье. Коммерции советник, член Северного страхового общества, Московского биржевого общества. В эмиграции жил во Франции, занимался коммерцией.
